Ирина Лукьянова — журналист, писатель и преподаватель литературы в школе «Интеллектуал». Публикуется во многих газетах, журналах и интернет-СМИ. Читает лекции, пишет книги. С 2003 года администрирует форум родителей детей с СДВГ «Наши невнимательные гиперактивные дети». Ведет вкладку «9 Б» в «Новой газете». Мама двоих взрослых детей.
Что такое подростковый возраст для родителей? Это ужасно противный период, соглашусь с этим, но рано или поздно он кончается. И дети становятся совсем не такими, какими были в этом возрасте, так что говорить им «как ты такой в армии служить будешь» или «как ты замуж такая пойдешь» обидно и бессмысленно. Одна из самых больших ошибок — думать, что ребенок таким останется. Сегодня я, готовясь к лекции, спросила свою 27-летнюю дочь:
— Что ты помнишь про подростковый возраст, может, есть такое, о чем мне стоило бы поговорить?
— Мама, это десять лет назад было. Я ничего не помню, я была другим человеком.
Действительно, она была другим человеком. Изменилось все: прическа, род занятий, манера поведения, структура интересов, сфера ответственности. Мы, взрослые, даже и сейчас меняемся, хотя далеко ушли от пубертата, но десять лет назад мы тоже были не такими, как сейчас, правда?
Стать ребенку ненужным
Первая задача родителя в подростковом возрасте — выжить. Вторая — стать ребенку ненужным. Как это ненужным, спросите вы. Мать и отец ребенку нужны всегда! Но на самом деле задача любого родителя — вырастить человека, который способен существовать без нас. У Клайва Льюиса в «Расторжении брака» есть очень хорошая аналогия: где-то в загробном мире встречаются две души, жена и муж, — совершенно свободная и любящая жена и муж, у которого до сих пор не урегулированы какие-то к ней претензии. И она говорит: «я теперь свободна», а он: «так что, получается, я тебе больше не нужен?»
— Да, конечно, ты мне больше не нужен!
— Как так, может быть, ты меня никогда не любила?
— Нет, я тебя люблю, именно поэтому ты мне больше не нужен. Я просто тебе рада.
Действительно, это счастье, когда нам от человека ничего не нужно, и мы можем его просто любить, радоваться ему, делиться с ним своим хорошим настроением, оказывать ему поддержку. Это нормальные, взрослые отношения, построенные на любви.
Ребенок, когда отходит от родителя, похож на робот-пылесос: у него есть какая-то зарядная база, он идет на свои одинокие прогулки по пыльным закоулкам квартиры, но потом все равно возвращается на эту базу. Для того чтобы подпитаться энергией, набраться сил. Это для него место силы, собственно говоря, это то, чем должен быть нормальный дом для нормального взрослого человека. Место, куда ты возвращаешься, чтобы набраться сил. Место, где тебя любят, где тебе рады, где ты чувствуешь себя в полной безопасности.
Отчего же подростки бегут из дома? Один из первых ответов — дом перестает быть безопасным местом. Сделать его небезопасным для ребенка очень легко: он не успел прийти домой, а мама уже посмотрела оценки в электронном журнале и ждет на пороге со скалкой. Где был, почему «н» на русском, «тройка» по истории, когда у тебя контрольная по алгебре, сдал ли ты хвост по физике. Он еще зайти не успел, ботинки не снял. Даже Иван-Царевич в русских сказках Бабе Яге говорит: «Накорми, напои, баньку истопи, а потом пытай», а мы сразу с порога приступаем к пыткам. А потом: «Ну, давай быстренько поешь, садись уроки делай, чтобы весь вечер свободен». Не знаю, как кто, а я, когда прихожу домой с работы после шести-семи уроков, еще примерно час сижу молча, ни с кем не разговариваю и играю в «Энгри бердз». И лучше чтобы меня никто не трогал. А если этого часа у меня не будет, я весь остаток дня буду недееспособна. Он мне нужен просто как пауза. А что мы, родители, делаем, когда видим, что ребенок пришел из школы и сел у компьютера играть в какую-то ерунду?..
Очень часто мамы забывают о том, что у подростка есть какая-то своя повестка дня, какие-то циклы функционирования.
Они ждут его со школы со своими тревогами наперевес, со своей двуручной пилой, и чем старше ребенок, чем ближе конец школы, тем больше родители вибрируют, как кротопуг. Знаете, это такое изделие, его втыкают в землю, и оно испускает страшные звуки, которые человек не слышит, а слышат только кроты, у которых они вызывают паническую реакцию. И кроты уходят. Вот типичный родитель, который ужасно боится, так же действует на ребенка.
Действительно, в последние годы цена преодоления барьера школа-вуз становится все выше, все тяжелее его перешагнуть, все больше материальные ставки, все меньше мест на бюджете. Да, это колоссальные финансовые и моральные потери для ребенка и родителей. Но когда самые близкие люди, родители, начинают транслировать свой тремор ребенку, ему очень тяжело с этим справиться. Когда ты ждешь приговора страшного суда — «сдашь / не сдашь, поступишь / не поступишь», — далеко не каждый в состоянии с этим совладать. И какие тут решения изобретают наши дети, в значительной степени зависит от их психического статуса, богатства их воображения и от того, насколько мы сохранили с ними хорошие отношения.
Не превращать границу школа-вуз в аналог страшного суда — еще одна важная задача родителя. Выжить, не разрушиться, сохранить себя взрослым, серьезным, спокойным человеком, той самой опорой, которая нужна ребенку.
Не вешайте на них свои проблемы
Откровенно говоря, мы, взрослые, вступая в подростковый возраст ребенка, очень много знаем про него и очень мало — про себя. Что со мной самой происходит в это время, почему у меня дрожат руки каждый раз, когда я начинаю думать про его экзамены, почему мне так страшно его отпускать? Во многом это наши тревоги, наши волнения, которые мы обрушиваем на ребенка, чтобы он нас утешил и успокоил. Помимо того, что лежит на нем самом: гормональная буря, ответственность за собственную судьбу, неумение разбираться, что с ней дальше делать, отсутствие позитивных способов справляться со своими возрастными задачами…
Какими задачами? Например, задачей выживания в недружелюбном коллективе. Это и взрослым часто не по зубам. Взрослые в ситуации буллинга на работе чаще всего увольняются, а дети продолжают жить годами, притом, что у них нет ни взрослого опыта, ни взрослой стабильности, ни взрослого умения анализировать ситуацию и находить решение проблемы. У ребенка в голове происходят бесконечные смены то конца света, то начала, зарождаются и умирают вселенные. И тут любящая мама из беспокойства за его, ребеночка, судьбу обрушивает ему на голову еще и свою вселенную, в которой тоже бесконечно происходит закат солнца вручную.
Итак, еще одна задача, которая стоит перед нами, когда у нас дети-подростки, — самим не разрушаться от подростковых проблем.
Не возлагать ребенку на плечи свою хрупкость. Не делать его ответственным за наше психическое состояние. Не взывать к жалости и слабости, не демонстрировать ему свое мягкое брюшко. Да, мы не железные, мы тоже можем сломаться, иногда это имеет даже какой-то неожиданный воспитательный эффект, но постоянно демонстрировать ребенку, что он тут взрослый и отвечает за маленькую беспомощную маму и большого беспомощного папу, — слишком тяжелая для него ноша. Повторю, взрослый в подростковом возрасте, когда на ребенке лежит так много всего, — должен быть базой спокойствия, уверенности; взрослый должен транслировать, что проблемы решаемы, я тебе помогу, я источник силы, я мастер Йода, приходи ко мне, юный падаван. Представьте, что было бы, если бы Люк Скайуокер пришел со своим сломанным мечом после неудачной битвы к мастеру Йоде, а мастер Йода сказал бы ему: «Да ты что, обалдел, да как ты смел, да почему ты вообще провалил эту битву, да я тебя для чего растил?» Понятно, что большой пользы от этого не будет, и добро, скорее всего, не победит зло.
В свое время мы на форуме для родителей гиперактивных детей придумали хороший мем — «большая добрая слониха». В первые десять лет своей школьной биографии, когда я шла в школу объясняться с учителями по поводу того, что дети в очередной раз накосячили, я оказывалась в позиции несчастной собачки с поджатым хвостом. Которая идет туда, вся трясясь внутренне, но готова, если ее уж зажмут в угол, атаковать и искусать до полусмерти. Но самая грамотная родительская позиция — «я большая мудрая слониха». Я могу спокойно защитить своего детеныша, у меня есть силы и ресурсы, я умею решать проблемы, я могу поддержать своего слоненка, если он провалится в яму, — вытащу, протянув свой длинный хобот.
Да, дети становятся ужасно противными. Ты ему хобот, а он тебе хвост. Это их возрастная задача — стать максимально противными, чтобы нам захотелось побыстрее дать им пинка и чтобы они вылетели, наконец, из гнезда. Потому что когда мы уж очень хорошие, удобные родители, уютные, приятные, в гнезде тепло и хорошо, — вылетать оттуда абсолютно не хочется. И вот сидит такой оперившийся птенчик, ему уже пора свое гнездо заводить, а он никуда не собирается улетать, ему и так хорошо: мама, папа червячков приносят. Слышала ответ психолога одной маме: «Если бы у меня была такая прекрасная и заботливая мама, как вы, я бы даже жевать перестала».
Да, это тоже наша беда. Ребеночек еще только подумал, а не заняться ли мне веб-дизайном, — через 15 минут мама бежит и тащит ему распечатки со всеми курсами веб-дизайна в округе. То есть ребенок не успел еще ничего захотеть по-настоящему, у него и желание еще не дозрело. Собственно, а зачем ему шевелиться?
И вот здесь всегда очень трудно давать советы: и пережать нельзя, и недожать нельзя. И много свободы плохо, и мало свободы плохо. Как нам все время находить царский путь, эту золотую середину между двумя крайностями, никуда не сваливаться и при этом сохранять спокойствие?
Дайте им инструменты разрешения конфликта
У детей время сепарации, они действительно становятся противными, они начинают противно пахнуть, противно себя вести. Они начинают точить о нас зубы и когти, и это правильно и полезно, потому что в конфликтах с родителями ребенок ищет способы и инструменты решать свои будущие конфликты на работе, в семье, с тещей, свекровью. Какие инструменты мы ему сейчас дадим и покажем, теми он и будет пользоваться.
К сожалению, очень часто наша культура поощряет только один инструмент — статусные демонстрации. Видели, наверное, как две кошки встречаются и начинают шерсть топорщить, — кто сильнее встопорщит шерсть, страшнее выгнет хвост, самые большие зубы оскалит, самым противным голосом заорет, тот и оказывается прав. До поры до времени это с детьми работает, потому что мы действительно больше и страшнее. Но лет в тринадцать-четырнадцать дети вдруг понимают, что — оп! — они-то больше, страшнее и с ними все это уже не работает. Тем более не срабатывает рукоприкладство. Я знаю несколько печальных случаев — одинаковых, как под копирку. Родители привычно воспитывают ребенка затрещиной или ремнем, ребенку исполняется четырнадцать, метр восемьдесят, восемьдесят килограммов, и мама привычно замахивается, а ребенок дает сдачи. У него нет других способов решения конфликта.
Повторю, какие инструменты мы ему сейчас дадим, каким способам разрешения конфликта научим, теми из них он и будет владеть.
Дети в это время ужасно похожи на трехлеток. Особенно когда они только входят в эту фазу, лет в тринадцать. «Я сям», развернулся и пошел в другую сторону, самостоятельности сколько угодно, а куда он идет «сям», он еще не представляет, ему очень важно, что он «сям». И на любое наше предложение он говорит «неть». Примерно в тринадцать лет «я сям» и «неть» продолжаются, но на немножко новом уровне. Теперь они самые умные, все знают про устройство мира, родители глубоко отсталые, их опыт и знания совершенно неадекватны мировосприятию этого нового народившегося взрослого. И основной вопрос взаимодействия, который встает в детско-родительских отношениях, — это вопрос «кто тут взрослый?». Ребенок кричит про свои проблемы, а мама, вполне себе большая тетенька, говорит: «Знал бы ты, какие у меня проблемы», и думает при этом «хочу на ручки», — и вот тут мы можем говорить о том, что эта мама лишена ресурса и ни помощью, ни поддержкой для своего ребенка быть не может.
Важно уметь вовремя распознать, когда мне самой нужна помощь. И знать, где заряжать свои батарейки. Это гораздо больше нужно родителю подростка, чем знание возрастной психологии и возрастной физиологии подростка — их-то мы кое-как помним из собственной юности, а родителями подростков мы никогда не были, это с нами в первый раз.
Я помню, как однажды на семинаре психолог проводил с нами игры и попросил написать десять слов, которые нас определяют. В группе было человек пятнадцать, у десяти из них список начинался словом «мама». Человеку оказывается совершенно нечего сообщить миру про себя, кроме того, что этот человек мама. Ну хорошо, я мама еще ближайшие пять-десять лет. А потом? Что я еще умею, что я люблю? Сейчас ребенок отнимает у меня все время, я о нем беспрестанно думаю, забочусь, а потом?
А я расскажу, что потом. Дети вылетают из гнезда, уходят в свою жизнь, у них начинается институт, они уезжают в другую страну, а ты остаешься. Один на один с собой, со своими мыслями, с вопросами «кто я такой, чем я здесь занимаюсь, чего я хочу от себя». И это тоже наш собственный переходный возраст — переход от родителя подростка к родителю взрослого человека.
Дайте им смотреть глупые сериалы
Очень часто спрашивают: «Ну когда, наконец, станет легче?» Есть поверье, что мозги подвозят к пятнадцати годам. Не всем, не всегда, но в среднем картина по палате примерно такая. Это совпадает с возрастной периодизацией по Д.Б. Эльконину: в 12-13 лет, когда тяга познания мира сменяется у ребенка тягой к общению, а в 15 — тяга общения уступает место стремлению к познанию. В начале подросткового возраста ребенок портится. Только что он читал познавательные книжки и ходил в музеи, а тут ему двенадцать, и родители жалуются: «Ничего не хочет, ничем не занимается, учебу забросил, ему бы только с друзьями болтаться, меня не слушает, слушает только свою подружку Дашу».
Да, начинается новое время, у ребенка выходит на первый план стремление общаться с себе подобными. Самыми востребованными книжками оказываются книжки про устройство общества и отношения друг с другом. Утопии, антиутопии, истории про классы и коллективы, про динамику внутри этих классов и коллективов. Подростки начинают смотреть по телевизору или на ютьюбе тупые молодежные сериальчики. Родителей это раздражает, но каждый сериал — это целый концентрат разнообразных сюжетов и отношений из жизни общества. Когда моему сыну было одиннадцать лет, он вдруг подсел на сериал «Ранетки». Мы, родители, были в ужасе. Какие «Ранетки», как можно смотреть это безобразие! А там в каждой серии куча ситуаций, с которыми ребенок сталкивается каждый день. С ним можно говорить об этом совершенно безопасно, это не затрагивает ничьи интересы, это не ситуация «мама, только я тебе ничего не говорил, не передавай маме Андрея, если в школе узнают, что я тебе рассказал, мне капец». Это просто какой-то безобидный и безопасный материал. И столько всего с ребенком проговорить и столько социальных ситуаций рассмотреть на этом материале! Великое дело — эти глупые подростковые книжки, глупые подростковые сериальчики и так далее.
Мне приходилось довольно много ездить по России и разговаривать со школьными учителями и библиотекарями про современную подростковую литературу. Они ужасаются, что страшно давать ее детям: там сплошной мат, наркотики, алкоголь, внебрачные связи и вообще порок, разврат и безобразие. А одна умная пятнадцатилетняя девочка мне как-то сказала: «Вы знаете, мне очень интересно посмотреть на опыт, которого у меня нет и который мне не хочется получать в жизни. Я не хочу испытать это на собственной шкуре, но хочу, чтобы я могла об этом узнать, прочитать и составить собственное представление». К сожалению, у нас детей настолько оберегают (тут и закон о защите детей от вредной информации), что дети с какими-то вещами знакомятся сначала в жизни, а уже потом, когда восемнадцать плюс, так и быть, им разрешат это увидеть в кино.
Здесь для родителей тоже серьезный вопрос: какую меру ответственности мы берем на себя? Что из этого готовы обсуждать с детьми, а от чего сознательно отказываемся? Очень многим родителям категорически некомфортно говорить с ребенком о сексе. Спросите себя: а кто, где и как будет с ним об этом говорить? Читать с ребенком просветительскую книжку многим родителям тоже крайне неудобно. «Сынок, давай поговорим о том, как размножаются бабочки», — как-то смешно, а вот случайно увидеть в кино и обсудить то, что мы увидели, гораздо более естественная ситуация. Но только не закрывать глаза!
Анекдот из жизни — заботливый мальчик, очень хороший, маме сказал: «Мама, вот есть прекрасный сериал «Игра престолов», давай вместе посмотрим, но тебе там многое не понравилось бы, и я оттуда вырезал эти эпизоды». Это опять к вопросу о том, кто тут взрослый и кто о ком заботится.
Разговаривайте с ними
Однажды я писала статью для газеты и спрашивала детей, чего они на самом деле хотят от взрослых. У меня была гипотеза, что самым частотным ответом будет «чтобы отвалили». Это фраза, которая высказывается первой. Причем высказывается лукаво, с хитрецой в глазах. Чтоб отстали? И ждут. С замиранием. Но ответы, которые они дают, совсем другие. Они хотят, чтобы с ними разговаривали. Причем не про то, сделал ли он уроки, поел ли, почему он до сих пор в свитере и почему не убрано в комнате. А разговаривали на посторонние темы. Причем безоценочно. У наших детей в избытке общения в формате «я начальник, ты дурак», в позиции сверху вниз — с учителями, с репетиторами, с тренерами. А спокойное, дружеское общение один на один со взрослым, — в дефиците, поэтому они так липнут, например, к библиотекарям, которые готовы с ними разговаривать про прочитанные книжки, а не про их собственный опыт и не про их собственные косяки. К учителям, которые ведут какой-то читательский клуб или киноклуб и не оценивают их каждый день. Дети ужасно устают от оценочного общения. Когда они приходят и что-то рассказывают в надежде на эмоциональный опыт, на поддержку, на сочувствие, — что делает родитель? Выдает оценку и рекомендацию, как надо было поступить. Но от него ожидались какие-то совершенно другие вещи. От него ожидалась человеческая реакция, а не учительская.
Однажды мне пришлось переводить книжку Рассела Баркли про налаживание отношений с трудными детьми. Один из ключевых моментов этой программы была такая установка: не меньше пятнадцати минут в день заниматься делом, которое приятно обоим, и в это время не перебивать инициативу и не давать советов, оценок и указаний.
Приходит пора, когда дети нас все время провоцируют. Они дожидаются эмоциональной реакции, чтобы убедиться, что мы еще не умерли. У меня сын лет с десяти до семнадцати бесконечно меня провоцировал какими-то вещами: что-нибудь наврет, например, «я сегодня принес три двойки», — и ждет. На самом деле он не принес три двойки, но ему интересно, что я скажу, какое разнообразие реакций я ему продемонстрирую. В конце концов он меня натренировал до полной толерантности к этому, я стала совершенно нечувствительна к известиям об оценках. Ну подумаешь, три двойки, чем это тебе грозит, может, на них плюнуть? Или надо что-то делать, тебе нужна какая-то моя помощь в этой области? Три двойки так три двойки, рабочая ситуация.
К сожалению, очень часто на провокацию взрослый отвечает агрессией. Ребенок ведет себя неприемлемо, взрослый — вместо того чтобы выдать ему профессиональную реакцию — реагирует эмоционально. То есть взрывом. Это касается и учителей. Обиженная, оскорбленная пятидесятилетняя дама реагирует на очередной эмоциональный всплеск у восьмиклассника как на выходку молодого нахала, а не так, как учитель высшей категории. Понятна разница? Нам в семейном общении тоже полезно помнить, что на нашей стороне сила, опыт, ресурсы, мудрость, возраст, а у них ничего этого нет. И они очень сильно хотят показать, что у них все это есть.
Часто бывает, когда нам кажется, что там у них глухая стена, бетон, монолит, и мы пытаемся пробить эту стену, чтобы достучаться, — стена оказывается картонная. И за ней ничего нет. Ты лупишь уже со всей силы в эту стену, чтобы ее пробить, кулак проваливается в пустоту, и человек, вместо того чтобы на тебя наброситься, вдруг скукоживается и плачет. У меня был такой опыт в жизни, и он очень страшный. И со своими детьми, если мы переходим границу, лучше замечать, где у меня та точка кипения, до которой меня можно довести, где мне нужна пауза, чтобы не взорваться. Когда на работе у нас такие ситуации возникают, мы же умеем себя регулировать. Но с детьми у нас есть ощущение, что мы в полном праве решить конфликт силой, статусной демонстрацией, потому что я взрослый, потому что я сильнее, потому что я могу. И дети очень тяжело на это реагируют, они часто говорят, что со взрослыми бесполезно разговаривать. «Они не слушают наших аргументов, они не понимают, что мы пытаемся им сказать. Они перебивают, они не дослушивают до конца. Они начинают сразу давать категорические советы — я старше, значит, я умнее. Я лучше знаю, ты еще не дорос». Для подростков это оскорбительно, потому что они сейчас хотят рациональных аргументов. А этих рациональных аргументов у нас нет.
Почему мне нельзя поехать на рок-фестиваль с друзьями? «Да потому что я боюсь. Я тупо боюсь, мне страшно тебя отпускать. Чего мне страшно? Да я не знаю, чего мне страшно. Мне всего страшно, я хочу тебя привязать веревочкой к своей ноге, чтобы ты сидел рядом, и я знала, что ты у меня занят делом». А ребенок продолжает разговор на уровне аргументации, а не на уровне глубинных материнских страхов. И этот разговор обречен, потому что рациональных аргументов у нас для него нет. У нас есть аргумент «я боюсь» и с ним уже сделать ничего нельзя.
Научите их свободе
Очень часто выросшие дети спрашивают: «Почему вы не отпускали меня с ночевками к подружке в соседний подъезд? Почему вы не разрешили мне ехать на фестиваль, ведь там ничего такого не было?» С другой стороны, наверняка у каждого из нас есть опыт, о котором наши родители не знают, и мы не хотим, чтобы они знали. Это неотъемлемая часть взросления. Наш ребенок, безусловно, этот опыт где-то получит, как бы мы ни старались его оградить, подстелить соломки.
Повторю, в вопросе о свободе и ответственности нет однозначных правильных ответов. Вот если я сейчас уберу руки из-под спинки, ребенок поплывет или пойдет ко дну? Если пойдет ко дну, то подставляем опять руки под спинку. Это не потому, что он плохой, не потому, что он подвел, не потому, что он еще маленький и не справляется. Просто он, может быть, еще не умеет, не готов. Перевести разговор из оценочной плоскости «ты плохой, ты подвел» в плоскость рациональную «ты еще не готов» — уже позволяет вести дальнейшие переговоры о том, как можно показать, что ты готов.
Пример. Ты не отзвонился, я два часа звонила, а ты не брал трубку, значит, ты абсолютно не готов быть тем человеком, который способен оставаться на связи. Поэтому я не готова тебя никуда отпускать далеко от дома одного, раз у тебя есть способность теряться и не выходить на связь. А как подросток может доказать свою способность не теряться и выходить на связь? Изобретаем способы. Ты можешь, например, завтра отзваниваться мне на каждой перемене после каждого урока, и я пойму, что ты не забываешь. Или я могу поставить какие-то другие контрольные точки, и если на протяжении, допустим, ближайших двух недель ты пропустил не больше двух таких точек, то делаем вывод, что с этим ты уже справляешься.
Обучение свободе — это как обучение езде на двухколесном велосипеде. Сначала мы что-то делаем вместе с ними, потом держим их руками и показываем, потом мы их придерживаем, потом идем рядом, потом смотрим, куда они поехали. Разумеется, если мы ребенка не отпускали с ночевкой никуда до семнадцати лет, а в семнадцать лет он, наконец, вырвался из дома и попал в эту ситуацию, в которой никогда не бывал, — мы можем ожидать массу сюрпризов. Но если мы заранее, понимая, что такие ситуации рано или поздно возникнут, разрешаем это на знакомой территории, то мы можем обсудить и понять, когда дети должны отзвониться, что они будут есть, что они будут пить, что они будут смотреть по телевизору, когда пойдут спать, кто за этим следит. Если ночевка без родителей, то кто контролирует, кто готов прибежать в случае чего, кто готов позвать на помощь, где это находится, у меня должны быть координаты, куда я могу позвонить в случае неожиданности. Если это дача, то чья это дача, если там кому-то станет плохо, то откуда вызовут скорую помощь. Все, о чем обычно думает мама, — но на рациональном уровне, а не просто: «Я дико боюсь и тебя никуда не пущу». Если мы будем так дико бояться, они сами от нас убегут. Почему-то действительно убегают и успевают за время этого убегания наломать очень много дров.
«Косяки» и их последствия
Если ребенок все-таки накосячил, то за этим обычно сразу следуют какие-то последствия. У нас есть «национальная традиция» воспринимать все как катастрофу. Ребенок наврал… «Мой сын лжец! Я не выношу, когда мне врут! Что угодно, только не ври!» Ребенок получил двойку по ЕГЭ — катастрофа. А почему катастрофа-то? На самом деле все это решаемые ситуации, за ними есть живые практические решения. Чем меньше мы себя оцениваем по успехам своих детей, тем меньше мы разрушаемся, когда они совершают что-то не такое, что кажется нам катастрофой. Тут очень хорошо спросить себя: а катастрофа ли это на самом деле? Новости подкидывают массу материала, чтобы поразмыслить, что такое катастрофа, когда у тебя ребенок подрос. К сожалению, это более чем реально в подростковом возрасте. Это все ходит где-то рядом и когда на этом фоне у тебя ребенок заваливает ЕГЭ, это ерунда. Тут мы справимся, это будет очередь, вторая волна ЕГЭ, какие-то другие варианты, в конце концов, год посидишь, поготовишься и сдашь. Есть у нас такой вариант «Б», непоправима только смерть.
Бывают более серьезные, более затратные вещи, например, ребеночек без спросу взял родительскую машину и разбил ее в хлам. Весьма вероятно, что в какой-то момент наши подрастающие деточки придут домой страшно пьяные. Это не свидетельство того, что они окончательно сбились с пути, вырастут беспутными пьяницами, как какой-нибудь четвероюродный дядя Федор по линии троюродного брата. Это нормальные этапы взросления. Любая катастрофа — это способ научиться чему-то новому. Приобрести какие-то навыки, сделать какие-то выводы. Но для каждой катастрофы нужно держать в уме свой план «Б».
Например, ребенок отправляется на дачу, где, вы подозреваете, будет не только кока-кола. Что вы собираетесь пить, сколько ты собираешься пить, знаешь ли ты свою меру, что я делаю, если ты приезжаешь пьяным? Когда ребенок отправляется на шумную вечеринку с непредсказуемым результатом, очень полезно договориться заранее о кодовом слове, которое будет обозначать, что здесь полный кошмар и забери меня отсюда скорее. И действительно бывает, что ребенку очень нужно прибегнуть к этому слову. «Мама, здесь дым коромыслом». Это будет значить, что все, я буду стоять на углу таком-то, забери меня скорее или вызови такси. К сожалению, знаю много случаев, когда родители в воспитательных целях ведут себя совершенно иначе. Например, отец не пустил пьяного сына домой в три часа ночи. И, собственно, куда он должен пойти? Это его дом, его гнездо, если человек не домой идет отлеживаться в таком состоянии, то куда? Каково воспитательное значение этого шага? Когда пьяный подросток начинает срочно искать по друзьям, куда ему податься, весьма вероятно, что ближайший же полицейский патруль утащит его в отделение с непредсказуемыми последствиями.
Когда моему сыну исполнилось пятнадцать и он стал гулять допоздна, как раз начался сезон охоты на подростков с телефонами. Что ни день, очередной шестнадцатилетний ребенок ограблен, отобрали очередной айфон. Когда твоего ребенка бьют головой о кирпичную стену, а ты идешь потом писать заявление в полицию, — это не самое лучшее времяпрепровождение. Значит, обсуждаем с ребенком вопросы безопасности. Весна, теплые дни, сезон граффити — статья за вандализм, уголовное правонарушение. Распитие спиртных напитков в общественном месте, комендантский час, ребенок в первый раз садится за руль — обсуждаем все риски. Не чтобы запугать, а чтобы информировать. Предупрежден, значит, вооружен.
Мой сын сказал, что он ни разу не мог на протяжении месяца проехать по конкретному маршруту возле дома, чтобы его не остановили, не обыскали всю машину, не проверили у него все документы и не устроили личный обыск. Почему? Потому что тебе восемнадцать, и ты за рулем. Мало ли, что ты везешь в машине, ты подозрительный просто потому, что тебе восемнадцать. Ты катаешься на роликах под мостом у парка Горького, тебя останавливают и устраивают личный обыск, у тебя проверяют документы, у тебя ищут наркотики. Это та реальность, в которую они выходят, к сожалению. И у нас есть, с одной стороны, все основания, чтобы за них дрожать, но не пускать их в этот мир мы не можем. Мы не можем сделать из них социальных инвалидов.
Что от этого помогает? Помогает рациональная подготовка, знание своих прав — не в смысле «какое вы право имеете заставлять меня мыть посуду», а какие реальные права ты имеешь, когда тебя останавливает патруль и начинает обыск. Когда тебя отвозят в отделение милиции, имеют ли они право допрашивать тебя без родителей или не имеют? Можешь ты сказать «я отказываюсь давать показания» или не можешь? Вот масса всего, что на самом деле нужно знать и помнить, выпуская ребенка в большой город прежде, чем «оно грянет». И если у друзей случаются какие-то эксцессы, или прошли очередные митинги и масса задержаний подростков, — прекрасный повод поговорить о том, на какие статьи конституции я могу ссылаться и какие статьи административного кодекса мне могут предъявить. Это материал для серьезного, солидного, безоценочного разговора с ребенком. Разговора о той взрослой жизни, в которую он вступает. В которой есть не только ЕГЭ, но и очень много всего другого.
Мое – не мое, убирать – не убирать
Подростка очень часто оскорбляет родительское недоверие. Он говорит правду — считают, что он врет. Он пытается скрыться в своей комнате отдохнуть — а в его пространство вламываются и требуют немедленно к рабочему столу. Ребенок считает, что его тело уж конечно его собственность, — а ему запрещают делать пирсинг и татуировки. Он все равно найдет способ их сделать, поэтому гораздо лучше обсуждать эти вещи заранее.
Для них оскорбительно, что им не дают принимать решения относительно того, что они считают полностью своим. Выбрасывают их старые игрушки летом, пока они у бабушки. Раздают их любимые вещи. А может, я не хотел отдавать эту клетчатую рубашку, может, она мне дорога как память.
Неразграниченное пространство — тоже предмет постоянных баталий между родителями и подрастающими детьми. Принадлежит ли ему собственная комната, могут ли родители туда входить без стука? Должны ли родители убирать в этой комнате, должен ли он убирать в этой комнате? Кто убирает, если он категорически отказывается от этого? Родитель постепенно изымает себя из гигиенического пространства ребенка, как изымает себя из всех остальных пространств. В какой-то момент перестает менять ему подгузники, вытирать ему попу, перестает провожать его в школу, водить за ручку. А стирать белье в какой момент он перестает? А заправлять ему кровать? А убирать в его вещах? Выбрасывать его старые тетради? Кто это должен делать, где разграничение обязанностей? Кто принимает решение про цвет волос? Про стрижку, про пирсинг, про бритье ног, когда это девочка и ей двенадцать? Здесь масса всего, что мы оказываемся не готовы передать ребенку, — даже контроль над его собственным телом. Мы считаем, что по-прежнему его контролируем, когда на самом деле уже не контролируем.
А проверять аккаунт в соцсетях? А не слишком ли поздно будет, когда мама вдруг узнает, что ее ребенок на протяжении трех месяцев занимается кибербуллингом и доводит свою жертву до того, что она уже вешаться готова? А с другой стороны, прочитал дневник, залез в аккаунт соцсети — это личное пространство. Как здесь быть? Ответ один: сначала выращивать вместе способность ориентироваться в социальном пространстве, а потом, когда он уже занырнул и сам там плавает, — все, это его зона ответственности. Мы можем с ним только это обсуждать, мы не можем туда влезать и вмешиваться.
Когда родитель передает контроль ребенку? Как правило, когда ребенок точно умеет это делать и регулярно практикует. Что касается уборки комнаты, мы вообще не уверены, что он умеет это делать, потому что никто не рождается с этим умением, а учить никто не считает нужным, и представление о том, насколько регулярной должна быть уборка, тоже у всех разное. Кто-то договаривается с ребенком так: хорошо, ты не любишь убирать в комнате, давай я буду приходить два раза в неделю и убирать грязные носки, все складывать стопочками и вытирать пыль, а ты будешь делать что-то другое. Такое разграничение ответственности, справедливые правила в доме ребенком воспринимаются нормально.
У меня была замечательная практика, которая оказалась полезна во взаимодействии с дочерью, — «золушкины списки». Куча хозяйственных дел, и я пишу список из, допустим, десяти пунктов. И говорю: «Дочь, смотри, у меня на вечер десять пунктов, мне очень нужна помощь. Давай по-честному поделим, любые пять пунктов твои». Я не говорю: делай то, то и то, иначе останешься без компьютера. Я, во-первых, прошу помощи, даю понять, что это наш общий дом, мы здесь живем, у нас у всех разные обязанности, мы все несем ответственность. И даю возможность выбора. В солнечную погоду она может выбрать идти гулять с собаками, в плохую погоду скажет: «Не, я лучше дома посижу, вымою посуду, а собак ты уж сама отведи, я туда не пойду». Ну, а мне совершенно все равно, я же дала возможность выбора. Это действительно работает, потому что у ребенка нет ощущения, что им командуют, а есть ощущение, что с ним советуются, его мнение учитывается, и после того, как он сделает вот эти пять дел, он будет свободен.
Не «ты плохой», а «ты хороший»
Что еще важно в отношениях с подростком? У нас есть еще одна «национальная особенность» — обращать внимание на ребенка, когда он делает что-то не так. Мы чувствуем себя Пигмалионом, который вооружен резцом, и этим резцом бесконечно тыркаем, чтобы изваять из бесформенного ребенка особо прекрасное существо. Наше послание таково: я тебя исправляю, чтобы ты стал лучшим. Послание, которое получает ребенок: я плохой, я тебе не нравлюсь. Мы говорим: «Ты опять сделал не так, надо сделать так-то. Смотри, вот здесь надо исправить и получится хорошо, и ты тогда станешь совершенен». «Но я прямо сейчас хочу тебе нравиться! Мне кажется, что я не так плох, чтобы все время мне говорить, что я все делаю не так».
Недавно я прочитала историю о том, как по приглашению советской сборной по футболу, которая очень хотела стать чемпионом мира, в Советский Союз приехал Пеле. Он посмотрел тренировку с большим удовольствием и сказал: «Футболисты замечательные! Тренеры чудесные! Сборная играет — уровень невообразимый! Но чемпионами мира вы никогда не будете. Почему? Потому что у вас тренер все время говорит, что вы делаете не так. А у нас стратегия так построена, что мы выясняем у каждого, в чем его сильная сторона. Где он может сделать хорошо, что у него получается удачно». Вот этот «фактор Пеле» надо учитывать и при работе с подростками.
Хуже всего, когда подростку нужна наша поддержка, а мы так пугаемся, что обрушиваем на него град упреков. Он приходит с рукой, которую прокусила собака: «О чем ты думал, когда совал руку в пасть собаки?!» Да какая разница, о чем он думал, ему сейчас больно и страшно, он шок пережил. Однажды мне довелось увидеть, как родители задержанных за граффити подростков взаимодействуют со своими детьми в отделении милиции. Кто-то приходит и сыну грозно говорит: «Доигрался!», садится к товарищу майору и начинает с ним общаться по поводу протокола. Кто-то приходит и сыну говорит спокойно: «Ну что, преступник, попался?», садится рядом и разговаривает какое-то время с «преступником» о том, куда и зачем он попал. В принципе, слова говорятся примерно одинаковые, но тактика разная. И не то, чтобы второй родитель очень сильно поощрял это поведение. Он не дает сигналов, что такое поведение приемлемо. Но показывает, что он на стороне ребенка. Баланс между поддержкой и оценкой ситуации всегда очень сложен. Но мы ведь можем оценивать ситуацию, а не подростка. Мы можем сказать: то, что он сделал, неправильно, за этим будут последствия, какая-то административная ответственность, но мы не перестаем его любить, он не перестает быть нашим ребенком.
Очень помогает подростку, когда есть позитивная самореализация, реальное дело. Мы очень долго пытаемся держать детей в состоянии обучения, подготовки к жизни. Все, что у них есть, — это имитационные ситуации, школьные суды, школьные проекты, имитация опытов, имитация исследований, имитация бурной деятельности. Им надоедают игрушки, а когда есть какое-то реальное полезное дело, они быстро и с удовольствием в него включаются. Да, когда ты взрослый и у тебя в руках настоящий топор — это круто. Да, очень страшно давать топор, но бесконечная забота о безопасности детей фактически переселяет и удерживает их в игрушечном мире. Разумеется, дети будут стараться из этой детской вырваться и обеспечить себе максимум взрослых впечатлений, чтобы показать себе: «я взрослый, я могу».
Справляться с невыносимым
Работая в школе, я часто замечаю одну и ту же ситуацию: ребенок не из вредности, не из того, что ему неинтересно учиться или он не дорожит школой, наделал кучу хвостов. Там не записал, там забыл, не сделал домашнее задание, проболел, что-то еще, — и у него к концу года накапливается безумная гора хвостов. Что он получает от внешнего мира? «Ты плохой. Ты не работал, теперь поздно, сделать ничего нельзя». — «Когда сдавать?» — «Ну, осенью придешь сдавать». Он стоит перед этой катастрофой, его мир разрушен и валяется в обломках, он не знает, из чего его снова собрать. Он приходит домой к родителям и не знает, как им сообщить о том, что произошла катастрофа, потому что он получит от родителей скорее всего что? Вторую катастрофу. Там у него в школе все обрушилось, теперь у него обрушится все и дома.
При этом ребенок часто в этом даже и не виноват, просто у него еще не выращен внутренний менеджер, внутренний организатор. По-хорошему ему нужен взрослый тьютор, который будет с ним не уроки делать, а помогать организовывать и планировать. Что у тебя на сегодня, что задано, где это записано, какие у тебя текущие проекты, какой статус этих текущих проектов. Взрослый, который его научит визуализировать задачи, вести ежедневники, вешать на стену календари, отслеживать хвосты. Иногда родители выполняют эту роль, но крайне редко делают это спокойно и неназойливо. Ребенку очень затратно обращаться к родителю за помощью в таких ситуациях. Потому что вместе с помощью он получит выволочку. Поэтому еще одна важная задача — научиться контролировать себя. Научиться быть взрослым, устойчивым, эмоционально стабильным, научиться ненасильственному общению, не переходить на уровень риторических вопросов, которые на самом деле — скрытые указания. Они из нас всех сыплются на автопилоте — в определенный момент автоматически включается программа «зубастое страшилище». Научиться держать это страшилище под контролем — тоже очень хорошая задача.
Иногда, пожалуй, детям бывает полезно увидеть вместо мамы динозавра. Поворачивается такой тираннозавр рекс, открывает пасть, в которой сто восемьдесят огромных острых зубов, и испускает предупредительный рык. Иногда это гораздо лучше показывает, где пролегают самые нерушимые границы, чем бесконечные убеждения и рациональные обсуждения. И если уж мы в какой-то момент показали ребенку тираннозавра, не стоит навсегда пугаться, что все, я нанесла ему непоправимую моральную травму, я плохая мать, кошмар-кошмар. Все это восстановимо. Хорошие отношения с родителями возвращаются. Как сказал Марк Твен: «Когда мне было пятнадцать лет, мой отец был ужасно глуп. Когда мне исполнилось тридцать, он резко поумнел».
Что еще очень важно? Важно быть бдительным к состоянию ребенка, потому что подростковый возраст — возраст не просто душевной нестабильности, это еще очень часто возраст манифестаций каких-то душевных расстройств. Детская депрессия очень часто выглядит как «охамел, скатился, не хочет взять себя в руки, соберись, тряпка» и так далее. Очень важно помочь детям в тех состояниях, которые они испытывают первый раз в жизни, ведь они впервые сталкиваются с таким уровнем запредельного абсурда, такого бескрайнего одиночества, такого страшного нежелания жить, такой дикой паники, которая затапливает все их состояние, такой чудовищной тревоги. Они не знают себя, они не умеют называть эти состояния словами, не умеют контролировать свои эмоции.
Как учить ребенка справляться с невыносимым — это тоже очень важно. Научить оказывать самому себе первую помощь. Хорошо, когда есть мама, которая прибежит, поймет, что тебе ужасно, которая тебя откачает. У всех нас бывают ситуации, когда хочется сдохнуть прямо сейчас. Или сидеть, и чтобы никто не трогал, чтобы все пропали, а кто подойдет — стреляю без предупреждения. Все это надо в ребенке узнавать и учить его проговаривать словами. Давать им инструменты, как это работает, что компромиссы возможны, что с эмоциями можно справляться, ведь они еще не знают, что та боль, которую они сейчас чувствуют, — это не навсегда. Что если бы Ромео и Джульетта не зарезались, то у них была бы впереди очень долгая и очень большая жизнь, в которой то, что случилось, было одним эпизодом. Что невыносимый стыд, который они испытывают сейчас, им очень долго будет еще аукаться, но он тоже пройдет. Они еще не знают про кольцо мудрого царя Соломона, на котором написано «и это тоже пройдет». У них нет этой перспективы, у них нет этого опыта, у них все это в первый раз.
Надо нам самим учиться быть родителями подростков, это у нас у многих тоже в первый раз в жизни.
— Ирина Лукьянова
